Статьи из журнала «Новый мир» - Дмитрий Быков

Дороти Л. Сэйерс. Создатель здания / перевод с английского Н.Трауберг. — М.: Хиллтоп, 2003. - 490 с.

Дороти Сэйерс писала женские детективы (см. ниже — о Татьяне Устиновой), и весьма популярные, но значительно интересней ее христианская апологетика. Впрочем, книга, впервые представляющая русскому читателю единомышленницу Честертона и Льюиса, интересна не только как пример отважного пафоса в наши маловерные времена, но и как вдохновляющий опыт живого, непосредственного, адекватного перевода. Все, что выходит из-под пера Натальи Трауберг, никоим образом не поступается своей индивидуальностью, но как бы несет на себе отсвет ее кроткого обаяния и милосердной иронии. Сэйерс — очень убедительная проповедница, хороший драматург (ее пьеса «Ревность по доме твоем» некоторыми мотивами напоминает голдинговский «Шпиль» — хотя, конечно, она куда проще) и остроумный эссеист. Трауберг делает с английскими текстами какое-то чудо — она насыщает их истинно русской неоднозначностью, поверяет отечественным скепсисом — и тем они победоносней, когда проходят через это горнило. Переводчица, разумеется, скажет, что она лишь проявляет то, что в этом тексте было с самого начала. Пусть так, — но не сможет же она так же отвести комплименты, касающиеся ее предисловия, комментариев и всей миссионерской деятельности, благодаря которым мы и читаем сегодня Честертона и Сэйерс? Обаяние этого текста таково, что противиться ему сложно: прелестна обыденная, без тени высокомерия, живая и пламенная речь. Все-таки публицистика — незаменимая школа для христианского писателя, ибо журналист должен уметь убеждать любую аудиторию. Так что лучшие проповедники получаются из журналистов… молчу, молчу!

Лев Мочалов. Спираль. — СПб.: Геликон: Амфора, 2003. - 470 с.

А в этой книге никакого успокоения нет, как нет и благостности, и эйфории, хотя возраст автора и благообразная седобородость как будто располагают именно к такой интонации. «Геликон» и «Амфора» продолжают свою поэтическую серию, где публикуют не только молодых, но, как видим, и питерских мэтров. Поэт, искусствовед, руководитель легендарного ЛИТО Лев Мочалов, друг Глеба Семенова, ученик Луговского и Пастернака, — встретил свое семидесятипятилетие книгой, которую итоговой никак не назовешь. Под обложкой этой книги бушуют страсти нешуточные — автор никак не выяснит своих отношений с Богом, и слава Богу! Сколько уж лет Мочалов доказывает, что стихи не должны быть гладкими — в строке необходима синкопа, заноза, шероховатость; он многому научился, конечно, и у Маяковского, и у конструктивистов, и у художников блистательного русского авангарда, который он всю жизнь изучал. Эта же заноза сидит не только в отдельных ломаных, сбивающих дыхание мочаловских строчках, но и в каждом отдельном его цикле: тут яростное вопрошание, мучительная попытка вообразить невообразимое — рай, ад, загробную встречу с друзьями и кумирами, воздаяние, прощение… Мочалов — лирик по преимуществу религиозный и при этом интеллектуальный, с презрением отметающий всякую суггестию, настаивающий на значимом, весомом слове и четкой поэтической формуле. «Но что же рай тогда? Не знать? Не думать?» Увольте, такого рая он не мыслит. Рай мыслится ему то как гигантский музей или концерт — праздник культуры, в которой только и видит Мочалов оправдание истории, — то как весенний лес, в котором «детство мое собирает жуков и зеленеет моя могила». И непонятно еще, в каком раю было бы лучше, — ведь для Мочалова, как и для Пастернака, и стихи, и живопись, и весенний лес — все свидетельствует о едином творческом духе, источнике всего. Как бы еще с этим примирить память о блокаде, о нищете, о рабстве? Как бы добиться ответа? Дорогой ценой куплено мочаловское пронзительное восклицание: «Господи, ты один у меня!» Думается, эта еретическая лирика куда богоугоднее, чем елейность иных стихотворцев, давно отказавшихся от диалога, да и не очень верящих в его возможность. И, конечно, убийственны гневные мочаловские стихи о нынешней тотальной деградации, о том, как опять прекращаются все звуки, — кто бы ждал от этого патриарха такого горячего гнева, острой тоски и живой страсти? Хотя самое сильное, на мой вкус, — это все-таки «Цветущая липа». Счастлив, кто умеет так радоваться.

Виктор Строгальщиков. Край. — М.: Пальмира, 2003. - 187 с. 

Антиутопий о будущей гражданской войне сейчас предостаточно (скоро и автор этих строк бросит свои две копейки), но если можно писать сотни томов о войне прошлой — почему нельзя о войне будущей? Не надо бы, по-моему, с недорогим оптимизмом восклицать: «Россия удержалась на грани гражданской войны!» Война эта, в сущности, давно тлеет под золой, и Чечня — далеко не самое масштабное противостояние из вызревающих ныне. Когда страна ни в чем не хочет определяться, она обречена на такое жжение, тление, истлевание; тетралогия Строгальщикова (три «Слоя» и «Край») — как раз об этом. По жанру и материалу «Край» — нечто среднее между «Невозвращенцем» Кабакова и последними триллерами Латыниной: Сибирь, сначала промышленные войны, потом окончательный распад России на более мелкие территории, ооновские войска в Тюмени, партизанщина, банды… Еще одно имя, приходящее на ум, — Миндадзе (особенно после «Парада планет»): такая же скупая, сухая, сценарная проза с минимумом деталей, зато все — резкие, как вырубленные. Главный герой — журналист Лузгин, главная коллизия — оборачиваемость, оборотничество всех и вся; где свои, где чужие — хрен разберешь. Война, где все куплены, — это уже вроде как и не война, а игра в мужественность и крутизну. В фамилиях и обстоятельствах очень скоро запутываешься, и это неплохо. На войне ведь тоже ничего не понятно. Такой и предполагаешь войну нового типа — войну в мире, где свои и чужие давно стоят друг друга. А написано славно, динамично, много точной, умелой, репортажно нарочитой будничности. «Пальмира» открыла нам замечательное имя, в Тюмени уже давно известное, — все-таки из журналистов всегда получаются хорошие писатели… молчу, молчу.

Дмитрий Нестеров. Скины. Русь пробуждается. — М.: Ультра. Культура, 2003. - 140 с. 

Сразу три книги молодого и уже скандального издательства «Ультра. Культура» вышли нынешним летом, и вокруг каждой образовался вполне объяснимый шум. Как реагировать на книгу Нестерова — непонятно. Это очень сильный роман — хочется сказать, физически сильный: люди крепкие, придающие большое значение своей физиологии (мускулам, сексу, реакции), обычно пишут хорошую, столь же физиологичную прозу… ну, хоть Лев Толстой… Это я не к тому, что из Нестерова получится новый Толстой, а к тому, что из скина, столь внимательного к политике и к жизни плоти, может получиться настоящий писатель. Поразительно мощная сцена избиения беременной женщины в поезде (вообще все драки написаны хорошо, со знанием дела). Великолепная история с умирающей кошкой, которую герой, отчаянный борец за чистоту расы, самоотверженно выхаживает: натуралистично, страстно написано — не хуже, чем у Лимонова в «Укрощении тигра» история с котенком. Бойцы всегда сентиментальны, кто же сомневается.

Каков главный пафос этого сочинения — сказать не берусь. Автор пишет, как дерется (он сам из скинов), — оттого, что силу некуда девать. В этом смысле форма вполне адекватна содержанию. Тема, в общем, та же, что у Строгальщикова, — русские против «хачей» (хотя «Край» совсем, совсем не таков). Но это уже не антиутопия. Это — здесь и сейчас. Добровольно данные показания, которых от скинов так и не могли добиться ни на одном суде (да и судов нормальных не было). Вероятно, прав издатель этой книги, главный редактор «Ультра. Культуры» Илья Кормильцев: книга эта — роман воспитания, хроника преодоления пустыни отрочества, по-толстовски же говоря. Но ценна она прежде всего как свидетельство — человеку кажется, что он занят саморекламой, а занят он самооправданием. Талант — он всегда об руку с нравственным чутьем, с этого меня никто не сдвинет. «Майн кампф» — книга скучная, а «Скины» — интересная. Герой думает, что он гордо басит, а он повизгивает. Плачет. Чувствует, что это его размазывают бомберами по полу электрички. От палача до жертвы — один шаг. Так что не знаю, как там читателю, а Нестерову эта книга была, вероятно, очень нужна.

Аллах не любит Америку / составитель Адам Парфрей. — М.: Ультра. Культура, 2003. - 430 с. 

То же издательство, и тут уже скандал был настоящий, громкий — что в Штатах, когда антология Парфрея увидела там свет в прошлом году, что у нас, когда ее издали в отличных переводах Энсани, Богдановой, Борисова и других. Книжечка чрезвычайно амбивалентная — с одной стороны, замечательный свод абсурдных, жестоких, трагифарсовых документов, свидетельство пещерной ненависти и тупой непримиримости, а с другой — страшное предупреждение о том дивном новом мире, в который мы вдруг шагнули. Цивилизация, где жизнь стала значить больше всего, породила симметричного и в чем-то равного врага — цивилизацию, в которой жизнь не стоит ровно ничего. Многие (иногда и я) утешают себя мыслью, что исламский терроризм существует до тех пор, пока существуют высокие цены на нефть — главный ресурс арабского мира; пока можно оплачивать подвиги звонкой монетой — осыпая ею, правда, уже родственников покойного. Оказывается, главный ресурс все же — далеко не монета и не обеспечившая ее нефть. Есть, еще есть самоотверженные фанатики, идейные борцы. И не в нефти дело, а в нашем повальном попустительстве и разложении: вот их главный ресурс, если кто пока не понял.